Часть вторая

Ира устроилась сверху, поднимаясь и опускаясь ни быстро, ни медленно, в том темпе, который меня не догоняет. Растягивает удовольствие. Глаза закрыты, веки подрагивают вместе с губами, когда особо кайфово. Лицо, благодаря кремам, чуть светлее шеи и тела, с которых еще не сошел кипрский загар. После родов у нее округлились, стали женственнее, плечи и таз и налились, потяжелели сиськи, тоже загорелые, нахвасталась ими на пляже, раздражая плоскогрудых всяких там скандинавок. Живот избавился от густой паутины послеродовых морщин, остались две стяжки на спине, почти у жопы. Иришкин на пляже все время подтягивала узкие плавочки повыше, чтобы скрыть стяжки. Низ живота белый, просвечиваются синеватые жилочки. Над белым треугольником образуются две складки, когда она опускается, а короткие волосы на лобке вздыбливаются, словно привстают, чтобы посмотреть, куда подевался хуй. У нашей Федосьи на пизде растут волосья. Очень светлые, будто выгорели на солнце. Ирка побрила их перед курортом, а потом ходила дерганой походкой, словно в трусы ей закинули ежика. Я посоветовал на будущее не заниматься хуйней, меня ее пизда одинаково устраивает, что лохматая, что лысая, а вот походка не должна быть ебанутой. Это был один из немногих случаев, когда Ира сразу согласилась со мной.

Она подалась вперед и вверх и, бороздя залупой переднюю стенку влагалища, еще медленней насунулась на хуй. Веки и губы задергались чаще, но не застонала, сдержалась. Подо мной орет от души, а когда сама сверху, сдерживается, наверное, стесняется, будто мастурбирует втихаря. Пройдя примерно две трети хуя, опускается быстрее, буквально шлепается, припечатываясь теплыми ягодицами к моим волосатым бедрам. Короткие, быстрые выдох-вдох. Чуть подавшись назад тазом, чтобы хуй надавил на надроченный клитор, и затаив дыхание и прикусив нижнюю губу, поднимается. В этот миг у нее такое же выражение лица, как и тогда, когда ждет пиздюлю. Иногда и дал бы ей по морде, а увижу это выражение — и хуй встает. Мне кажется, что она получает одинаковое удовольствие что от ебли, что от пиздюлей.

Действительно ли Иришке нравится эта поза или насмотрелась порнушки по видаку (в одиночку, со мной отказывается, говорит, что ее воротит от этой гадости) и повторяет — ответа, думаю, не знает и она сама. Киношники любят эту позу потому, что в ней выгоднее всего баба показывает себя. А бабы это любят и, если считают свою фигуру заебательской — такие почти все! — хвастают ею при любом удобном и неудобном случае. Иришкин — не исключение, что при ее фигуре простительно. Была бы чужой женой, сутками бы не слазил с нее.

Она уже не в силах сдерживать чувства, тихонько поскуливает, намереваясь кончить. И выдает коронный номер — откидывается на задний мостик, коснувшись головой моих ступней. Посмотрел я вверх — и действительно, охуительно, охуительно. Пизда малость выворачивается, открыв сочную, темно-розовую мякоть и слипшиеся, потемневшие волоски вокруг нее. Хуй вбуривается в нее изнутри, кажется, сейчас прорвет, выскочит чуть выше лобка и пойдет пороть дальше, по намеченной бороздке, до присосавшихся к нему малых губ — пристроит домашнее кесарево сечение. Или, не выдержав, хрустнет. Убедившись, что не случилось ни первое, ни второе, Иришкин перекладывается на мою грудь, обессиленная, размякшая. Вслепую, как котенок тыкается влажными губами в мой подбородок, находит мои губы, целует слабо, из последних сил. Я обнимаю ее крепко и перекатываюсь по кровати, оказавшись сверху, в самой нелюбимой киношниками позе. Подрочили, а теперь поебемся!

Иришкин уже не сдерживается, стонет так громко, что заглушает телефонные звонки, доносящиеся из холла на первом этаже. Кто-то очень настойчивый желает пообщаться с нами, в который раз звонит. Наверное, Галке Федоровской приспичило с утра попиздеть. Мои кореша сейчас отсыпаются после ночного загула. Бригада «монти» — ночь ебутся, день в ремонте. Они знают, что на ночь я отключаю аппарат в спальне, а в холле трубку снимает домработница, которую ничем не прошибешь, мой покой для нее на самом первом месте. Я слышу, как она в очередной раз снимает трубку и сообщает, что нас пока нет, но на другом конце провода туго с воспитанием, повторяют попытку.

Для домработницы существует один бог — я и мой сын, двоица, она воспринимает нас двуедино. Наше благополучие, настроение, желания для нее святы. Ире не нашлось места в пантеоне домработницы, не потянула даже на богоматерь. К ней относятся, как к начальнице — с заискиванием, подлизыванием, прореженным перепалками, с которыми бабы строят отношения между собой. Только делает это потоньше, чем местные, сказывается азиатский опыт: прожила в Средней Азии почти всю сознательную жизнь. Она беженка, вдова. Что там было — от нее не узнаешь. Спросишь — сразу цепенеет, смотрит куда-то сквозь тебя и приоткрывает рот, словно передавили горло, не может вдохнуть. Знаю только, что убили ее мужа, а она сама, бросив там все, без денег и документов, на людской милости добралась до Толстожопинска, где жила родня. Без документов она перестала быть человеком, на работу никуда не могла устроиться, а сидеть на шее у родни стеснялась. Она пошла по домам новых русских, предлагая убрать, постирать. Ей отказывали, боялись, потому что без рекомендации. А мне бояться некого, поэтому взял сначала приходящей, убедился, что чистоплотная, работящая, достаточно честная и предложил стать постоянной. До сих пор ни разу не пожалел. Ей сообщили, кто я есть такой. Домработница зауважала меня еще больше. Оказывается, во время погромов семьи русских бандитов не трогали. Бандит — он в Азии первый человек. Каждый тамошний начальник — бывший бандит, каждый бандит — потенциальный начальник. Впрочем, так не только в Азии. История показывает, что основателями всех королевских и финансовых династий были разбойники. У меня она немного отошла, но со двора боится выходить, а на рынок, где можно встретить любимых косорылых, ее палкой не загонишь. Ничего, с рынком Ирка более-менее справляется сама, а наследнику престола пока хватает тридцати соток моей усадьбы, расположенной на берегу реки. Соседи у меня — тесть, Шлема, директор «Тяжмаша» и прочие, кто ухватил судьбу за яйца. В народе этот район Толстожопинска называют «Дворянским гнездом».

Иришкин вгрызается зубами в мою грудь, замирает, напрягшись всем телом — и улетает, пульсируя пизденкой. Бабы больше кайфа ловят от ебли, если, конечно, ловят. Мужикам досталась золотая середина. Я отхватываю свой кусок этой середины и скатываюсь с жены. На груди у меня красный эллипс от Иришкиных зубов. Кончая, она должна что-нибудь укусить, иначе скулы будут болеть. Идеальный вариант — меня. Думает, что делает мне так же больно, как и себе, когда в других позах грызет свою руку. Больно — если схватит самую малость, шкуру одну, а Ирка грызет, как калмык дыню.

За завтраком домработница уведомила меня:

— Вэка звонил.

Звонков было несколько, но, по ее мнению, все остальные не заслуживают моего внимания. Вэку она уважает почти так же, как меня. Почти — потому, что я уже почти начальник, а он все еще бандит и им останется. Он бывал несколько раз у меня в гостях, делал одолжение. Предпочитает встречаться в местах попроще, где козырными считаются нахаловские манеры. В этом отношении деньги его не испортили, в смысле, не облагородили. Обычно он звонит, забиваем стрелку. По телефону деловые разговоры не ведем: на береженую жопу хуй не стоит.